Навстречу столетию ФСБ России

Журнал «Конкуренция и рынок» сентябрь 2016 №4 (77)

Читатели журнала «Конкуренция и рынок», судя по откликам, которые мы получаем, не без интереса следят за ходом дискуссии, посвященной предстоящему столетнему юбилею Федеральной службы безопасности России. Всего 16 месяцев отделяют нас от 20 декабря 2017 г., когда ФСБ (в исторической ретроспективе КГБ–МГБ–НКВД–ОГПУ–ВЧК) будет отмечать свое 100-летие. Все эти аббревиатуры стали неотъемлемой частью отечественной истории. Вероятно, именно поэтому к дискуссии, ведущейся на страницах «КиР» в рамках новой рубрики «Конкуренция мнений», присоединяются все новые участники. Журнал, подключившись к работе по информационно-аналитическому обеспечению предстоящего 100-летнего юбилея ФСБ, предоставил свои страницы ректору Санкт-Петербургской Восточной Академии, доктору философских наук и кандидату исторических наук, профессору Андрею Леонидовичу Вассоевичу; председателю правления Санкт-Петербургской общественной организации ветеранов-чекистов «Агентство безопасности», полковнику ФСБ в отставке Владимиру Васильевичу Егереву; члену Союза писателей России Евгению Валентиновичу Лукину, возглавлявшему в 1990-е гг. пресс-службу Петербургского управления Федеральной службы безопасности России и генерал-майору юстиции Михаилу Юрьевичу Милушкину, в недавнем прошлом заместителю начальника УФСБ России по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, начальнику Следственной службы. К ним в этом номере присоединяется еще полковник ФСБ в отставке Ким Васильевич Голубков.

В истории бывшей столицы Российской империи одним из самых тяжелых является трехлетний временной отрезок, начинающийся в марте 1918 г. и завершающийся весной года 1921-го.

Как известно, 10 и 11 марта 1918 г. из Петрограда с пригородной станции «Цветочная» в Москву отбыло два литерных поезда, на которых в древнюю столицу России перевезли правительство молодой Советской республики. После этого вся полнота реальной власти на северо-западе России переходила в руки Григория Зиновьева и его группировки. Впрочем, согласно шутке, распространенной среди большевиков в то время, партией руководил некто Григорий Ильич Каменев. Первое имя — часть партийной клички Гершена Ароновича Радомышльского, сиречь Зиновьева, отчество указывало на Владимира Ильича Ульянова (Ленина), фамилия же собирательного персонажа напоминала о партийной кличке Льва Борисовича Розенфельда (Каменева). (Обо всем этом в своих воспоминаниях, к которым мы еще будем обращаться, написал Федор Раскольников[1]).

Для развернутого и честного ответа на письмо, которое пришло в редакцию «КиР», необходимо затронуть запретную до сих пор тему петроградского «голодомора», который явился следствием некоторых специфических особенностей зиновьевского правления в Петрограде. Но прежде, необходимо оговорить, что следует понимать под «голодомором» и «цивилизационным сломом».

В соответствии с современным украинским словоупотреблением под голодомором подразумевается массовая гибель людей от недоедания, вызванная не только объективно сложившейся ситуацией голода, но и его искусственной стимуляцией.

Цивилизационный же слом применительно к Петрограду 1918–1921 гг. означает в первую очередь разрушение норм заученного поведения, свойственного его жителям, которое переходит затем в уничтожение искусственных объектов, связанных с таким видом общественно-политического устройства как государство. Применительно к петроградским событиям того страшного времени речь идет, разумеется, о прежнем государстве — Российской империи. Но если мир искусственных объектов представлял все еще блистательный Санкт-Петербург, то носителем прежних поведенческих норм была определенная часть его жителей и она, соответственно, по логике революционной борьбы подлежала уничтожению. Но само уничтожение могло быть двояким: во-первых, с помощью расстрелов и, во-вторых, с помощью стимулирования естественной убыли населения от голода и болезней.

Затянувшаяся на многие десятилетия борьба с императорским наследием в бывшей имперской столице начиналась, однако, с физического устранения тех, кто собою Российскую империю олицетворял. Поэтому в марте 1918 г. (за четыре месяца до Екатеринбургской трагедии) первый председатель Петрочека Моисей Соломонович Урицкий издал приказ о регистрации всех членов дома Романовых. В первых числах апреля три сына великого князя Константина Константиновича, известного поэта, Иоанн, Константин и Игорь, а также великий князь Сергей Михайлович и князь Владимир Павлович Палей были отправлены в Вятку. Но в Петрограде еще оставались великие князья Павел Александрович, Дмитрий Константинович, Георгий Михайлович и его брат Николай Михайлович. Николай Михайлович был известным историком, а Георгий Михайлович директором Русского музея, выдающимся нумизматом, издателем очень многих альбомов о русских монетах. Все это были люди, далекие от политики, и тем не менее они были заключены в Петропавловскую крепость.

Тогда Алексей Максимович Пешков (он же Максим Горький) специально выехал в Москву, ходатайствовать о передаче ему на поруки великих князей. Жена одного из них, жившая в то время на квартире Горького, вспоминала: «Горький нас встретил приветливо и предоставил нам большую комнату в четыре окна, сплошь заставленную мебелью, множеством картин, гравюр, статуэтками и так далее. Обедали мы за общим столом с Горьким и другими приглашенными. Я видела у Горького Луначарского, Стасова, хаживал Шаляпин. Но нам было в этом обществе тяжело». Однако, пока сам Горький вместе с пятым председателем Петрочека Скороходовым ездили в Москву с ходатайствами, в Петрограде Романовы уже были расстреляны по телеграмме заместителя Председателя ВЧК Петерса. И произошло это именно в Петропавловской крепости рядом с собором, в котором были погребены все Романовы, начиная с Петра Великого.

Единственным великим князем, которому тогда удалось спастись, был Гавриил Константинович, жена которого и проживала у Горького. Он впоследствии эмигрировал и оставил очень интересные воспоминания о том, как стойко в Петропавловской крепости держались великие князья.

Если верить воспоминаниям Ф.Ф. Раскольникова, «Ленин резко негодовал против ареста и казни великих князей: ученого-историка Николая Михайловича и опального, одно время высланного из старорежимной России, безобидного Павла Александровича. Они стояли в оппозиции к Николаю II… Приказ Ленина об освобождении великих князей пришел слишком поздно: их расстреляли во дворе тюрьмы. Формально Зиновьев несет за все ответственность»[2].

Начало беспредельному зиновьевскому самовластию было положено еще на Первом съезде Советов Северных губерний, который состоялся 26–29 апреля 1918 г. в Петрограде и принял решение о создании Союза Коммун Северной области. В СКСО вошли Архангельская, Вологодская, Новгородская, Олонецкая, Петроградская и Псковская губернии с общей численностью населения около 9 млн человек. Зиновьев был тогда избран Председателем исполкома Союза Коммун Северной области, и это, как показало время, имело, по крайней мере, для девяти миллионов человек весьма тяжкие последствия.

В развитие этой мысли можно сослаться на раннее свидетельство, взятое из брошюры «Володарский. Речи», изданной в Петрограде еще в 1919 г. В этой книжице, содержащей обвинительные речи Моисея Марковича Гольдштейна перед членами революционного трибунала, есть ироническая зарисовка, связанная с поведением гражданина Котылева, который воскликнул: «Как хороши были времена, когда здесь были Ленин и Троцкий и компания! Тогда все было совершенно прилично!»[3] И хотя слова эти самим Володарским высмеиваются, следует признать, что они выразили обывательскую горечь в связи с утратой тех преимуществ, которые у петроградцев были до переезда советского правительства в Москву, то есть до того времени, как в город пришло всевластие Г.Е. Зиновьева.

В первой половине 1918 г. во многих городах России началась регистрация офицеров, ставшая прологом будущих массовых репрессий. Напутствуя 13 апреля 1918 г. слушателей агитаторских курсов при Петроградском Совете, Володарский рассказывал: «Когда Троцкий принимал генералов, он им сказал: «Мы не можем вам ручаться за то, что вас не расстреляют по ошибке, но мы ручаемся, что за дело вас непременно расстреляют»»[4].

После убийства Володарского (в полном соответствии с этой троцкистской линией) в Петрограде с 4 по 11 июля 1918 г. была проведена регистрация всех бывших офицеров в возрасте до 60 лет. К началу 1918 г. их насчитывалось 50 тыс. человек. Но если первый председатель Петрочека М.С. Урицкий возражал против проведения многочисленных арестов, то Зиновьев держался иного мнения.

История распорядилась таким образом, что Петроград к 1918 г. в связи с наступлением немецких войск оказался прифронтовым городом, но, в отличие от 1941 г., кольцо блокады тогда замкнули не немцы с финнами, а заградотряды Зиновьева. Провозглашенная большевистской партией политика военного коммунизма требовала жесточайшей борьбы со всякого рода спекуляцией и, в первую очередь, с попытками обогащения за счет нелегальных поставок продовольствия. Последующая трагедия «города тех революций» была предопределена тем, что на его территории политика военного коммунизма воплощалась в жизнь крайне жестоким человеком. Такими образом, «субъективный фактор» лишь ухудшал и без того «объективно» тяжелую обстановку.

В июле 1918 г., когда на заседании Петроградского бюро ЦК РКП(б) обсуждался вопрос о направлении на Восточный фронт отряда питерских рабочих-большевиков, присутствовавший на заседании большевик Лобов высказал точку зрения, что «необходимо сначала почистить Невский, иначе произойдет как в Ярославле, где эсеры расстреливали коммунистов безнаказанно»[5]. Поскольку М.С. Урицкий такую акцию проводить отказался, и она была поручена Лобову как ее инициатору, тут-то Лобов и отличился, арестовав за одну ночь более трех тысяч человек. После этого Лобова и направили на постоянную работу в ЧК. В итоге Лобову, — о котором Горький как-то сказал, «это животное, я с ним никаких дел иметь не могу», — удалось побывать даже в должности шестого председателя Петрочека.

Всегда подчеркивалось, что поводом к развязыванию массового террора в Петрограде стали убийства Володарского и Урицкого, а также московское покушение на Ленина. Однако не следует забывать и о том, что 27 августа 1918 г. в гостинице «Астория» была предпринята попытка покушения на жизнь Г.Е. Зиновьева[6], который вряд ли мог остаться к этому равнодушен. «Зиновьев не отличался личной отвагой и, как все трусливые люди, хватался за оружие террора…»[7], — напишет позднее Ф.Ф. Раскольников.

5-го сентября 1918 г. в «Петроградской правде» за подписью второго по счету председателя ПЧК Глеба Ивановича Бокия было опубликовано такое сообщение: «…правые эсеры убили Урицкого и тяжело ранили т. Ленина. В ответ на это ВЧК решила расстрелять целый ряд контрреволюционеров, которые и без того давно уже заслужили смертную казнь.

Расстреляно всего 512 контрреволюционеров и белогвардейцев, из них 10 правых эсеров. Мы заявляем, что, если правыми эсерами и белогвардейцами будет убит еще один из советских работников, нижеперечисленные заложники будут расстреляны». И дальше шел, естественно, список заложников.

«Всякий, кто был в те страшные дни в Петрограде, — вспоминал очевидец, — знает, какая дикая разнузданность, какое своеволие царили тогда в столице. Никто, за исключением коммунистов и ответственных служащих, не чувствовал себя в безопасности. Вооруженные красноармейцы и матросы врывались в дома и арестовывали лиц по собственному усмотрению. Не было и речи, что арестованные имели хотя бы отдаленное отношение к убийству или самому убийце… Арестованных отправляли без всякого предварительного допроса в тюрьму, хотя вся вина состояла в том, что они были «буржуями» или интеллигентами».

Продолжение читайте в журнале «Конкуренция и рынок» сентябрь 2016 №4 (77)